Люциус сам не знал, как вырвались у него все эти слова. Вот, что значит - не доверяй женской красоте, не доверяй их настойчивому взгляду, не внимай их просьбам и требовательным словам. Только что юноша истерзал свою душу перед ней. Зачем она заставила его так мучиться, зачем заставила говорить все это? За что? Нет... Он не будет страдать. Довольно. Долой дрожь в голосе и теле. Долой грусть и пустоту в душе. Не бывать больше соленой влаги на глазах. Не выльются из холодных очей слезы горечи. Лишь жестокость и мрак. Таким, каким он всегда был. Таким, как его воспитывали. Таким, каким ему предназначено быть. И нет другого выхода. Нет пути к избавлению и счастью. Он пойдет дорогой тьмы и не свернет с нее. Отныне его уже ничто не удерживает на шаткой полосе, балансирующий на гране между добром и злом. Если в первую сторону у него и был небольшой уклон, теперь он исчезнет впредь. Теперь шест жизни, по которой он, злосчастный акробат, будет идти, должен пролегать во мраке черноты, разврата, жестокости, ненависти.
Теперь ему можно с головой погрузиться во все это.
Но внутренний голос говорит - «Не думай об этом! Не делай это! Остановись!». Он зовет, тянет назад, из пучины тьмы, к свету. Он утверждает, что добро никуда не ушло, оно, хоть его и немного, все же живет в тебе. Затрагивает фибры твоей души, которые не могут позволить тебе кануть во мрак. Не стоит отворачиваться от света. Зачем уходить, вот так зря бросать, закапывать, уничтожать все, что было и сейчас тебе так дорого? Ведь ты не хочешь этого. Не хочешь. Ни за что. Так зачем? Зачем отказываться? Затем, что жертва, которую ты принесешь в случае твоего личного счастья, не в кой мере не восполнит оное. Нельзя жертвовать тем, кого ты любишь. Даже если тебе очень хочется. Даже если человеку, которого ты любишь, но которого ты не можешь принести в жертву, тоже хочется этого. А в данном случае, Люциус не мог пожертвовать Нарциссой ради своего счастья. Счастья быть с ней. Но, что же тогда будет? Если Темный Лорд отыщит подобным образом слабое место Малфоя? Если когда-нибудь начнет играть с ним, и получится ситуация, аналогичная недавней произошедшей со Снейпом и Лили. Это выше его сил - ставить под угрозу здоровье Нарциссы. Его любимой девушки. Девушки, ради которой он отдал бы все на этой земле. Даже свою собственную жизнь.
Она подошла к нему. Люциус вздрогнул, словно его только что передернуло от электрического заряда. Он почувствовал ее руку на своем плече.
- Прошу, Нарцисса, - едва слышно шепчет он, закрывая глаза, и не поворачиваясь к ней, - Не мучай меня...
Зачем, зачем снова это? Этот голос... Ее голос... О, как он прекрасен. В любых формах. Хриплый, нежный, еле слышный, строгий или холодный. Безумной приятный, чарующий и многогранный. Заставляющий внимать ему. В любой ситуации. В любой момент. Этот голос можно было боготворить. Громадным усилием воли Люциус заставил себя повернуться к девушке и посмотреть ей в глаза. А эти глаза... Как долго, бесконечно можно было смотреть в эти красивые, глубокие небесно-голубые глаза. Как они гипнотизировали, как затягивали, как подчиняли своим выразительно-прекрасным взглядом. А сколько драконов можно было сразить лишь за одну улыбку этой девушки? О, Салазар, если бы у него было десять жизней... Во всех девяти он бы выбрал Нарциссу и только в одной из всех он стал бы на тот страшный путь, на котором он уже бы находился. Но это не имело бы значения, ведь все остальное, что было у него с ней, оттеняло и пренебрежительно отводило бы в сторону скверну. Что же делать? Какое решение необходимо принять? Мерлин, помоги!
«Я ведь люблю ее больше жизни», - думал Малфой, - «Неужели я так быстро расстанусь со своим счастьем? Я не могу... Это Выше моих сил...».
Да, он действительно не мог. Наверное, он слабый человек, если хочет быть таким же счастливым, как и многие другие любящие и любимые люди в этом мире. Наверное, он эгоистично поступает, будучи слугой тьмы, втягивая в это Нарциссу. Но иначе он поступить не способен. У него не хватает сил. И все же... Может быть, можно изменить это? Может быть, она сама одумается, скажет?
- Нарцисса, - так же хрипло, как и она, произнес он, - Ты слышала все, что я сказал тебе? Ты понимаешь, кто я? Понимаешь, с кем связала свою судьбу?
Он по-прежнему глядел ей в глаза своим сурово-серьезным, но восторженно горящим безумной любовью к ней, взглядом. Дыхание становилось прерывистым. Люциус находился в непосредственной близости от Нарциссы, и дистанция, вольно или невольно, благодаря приближению тела юноши к слизеринке, сокращалась. Его лицо было совсем близко от ее лица. Губы дышали прямо в ее губы.
- Я не могу рисковать тобой, - прошептал Люциус, - Ты очень дорога мне. Дороже всего на сете. И я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Я никогда не прощу себе. Я встал на путь тьмы. Я не могу позволить себе, втянув тебя в него, подвергнуть тебя опасности. Не могу, Нарцисса...
Его голо срывался. Он не знал, что можно сказать ей. Он не хотел пока говорить ничего лишнего. Пусть она сама подумает. Пусть решит. Он не хотел отсылать ее. Он хотел быть с ней. Но в душе не мог позволить себе ставить ее под угрозу. Он не должен так поступать. Он ведь Малфой. Он аристократ. Он мужчина. Он должен пойти на жертву своему, возможно и ее, счастью, лишь бы огородить Нарциссу от опасности. И все же... Все же сердце взывало совершенно к иному. Оно кричало, чтобы он остался. С ней. Кричало, что все будет хорошо, только если они будут вместе. И не дадут друг другу пропасть. Слова были сказаны и Малфой не мог вернуть их назад. Хотя теперь внимал призыву сердца и сожалел о сказанном, несмотря на настойчивость девушки. Он вообще пожалел, что рассказал ей все. Но что же все-таки ответит Нарцисса? Хоть бы даже в последний раз услышать ее голос... О, если бы только можно было простоять с ней так целую вечность. Даже за одно это он готов был пожертвовать всем, что у него есть. Всем, кроме нее.

Каждое ее движение, каждый взгляд и каждый жест, каждое шевеление губ и перемену в лице он ловил с жадностью, с которой неумолимый романтик и поэт ждет радугу после дождя. Она была его алтарем. Светлым ангелом, на которого он мог молиться. Конечно, многие не согласились бы, что, казалось бы, холодной, расчетливой и манерной слизеринке в пору характеристика подобного образа. Но только Люциус знал, какая она на самом деле. Далеко не каждому счастливчику, а может быть, ему одному, известна она настоящая. Чуткая, искренняя, необыкновенно прекрасная и притягательная. И только его. И только с ним она такая. Это опьяняло. Сводило с ума. Вот и сейчас он, до сих пор старавшийся расстаться со своим счастьем, чтобы спасти ее, понимал, слушая ее, что это выше его сил. Он не сможет жить без нее. Как и она без него. Однако... Ее слова на какое-то короткое мгновение показались Малфою расчетом. Хладнокровным рассуждением, почему им нельзя друг без друга. Не по любви, а... Из принципа? Из правил? По закону аристократии? По требованию их семей и общества, которое желает видеть их вместе? Юноша не мог и не хотел верить в то, что Нарцисса, говоря это, думает точно так же. Глядя в ее глубокие глаза, утопая в них, чувствуя ее дыхание, ощущая, как его губы становятся все ближе к ее собственным губам, Люциус осознавал, что все ею сказанное лишь маска, прикрытие ее настоящих чувств, которыми она дорожит. И она говорит это лишь потому, что думает - по-другому нельзя. Как сейчас объяснить, взбудоражившему свое сознание безумными идеями о том, чтобы поступиться единственным дорогим, что есть у них в жизни, будущему супругу, что так нельзя и неправильно? А надо так, как она говорит. И что это хорошо и правильно. Как еще, как не через здравое рассуждение и хладнокровный, чистый ум? Да, все именно так. Это прикрытие истинных мыслей и чувств, испытываемых ею, та же вуаль, что и ее манерность, которая она надевает на себя при людях, и которую всегда распахивает, оставаясь сияющей, очаровательной и чистой перед ним одним.
- Ты права, - тихо сказал он после некоторого молчания, - Ты моя невеста. Я не должен это забывать... Что подумают о нас люди, когда узнают, что мы расстались?.. Что скажут родители? Мои и твои... Наши семьи, мы сами покроемся позором общества... Мы должны быть вместе. Это наша...обязанность... Да, так и есть...
Малфой старался подбирать слова такие же, как и она. Как ни противно ему это было, он тоже нацеплял на себя эту маску холодного расчета, которая так ненавистна была ему рядом с Нарциссой. Но ему казалось, что необходимо дать почувствовать ей, что и он может сказать какие-то скрытые, рассудительные фразы. О благе их союза, о богатстве, о положении в обществе. О том, как принято и как следует поступать. Дать понять, что и он способен на здравые рассуждения. Но рассуждения, которые никак не могут заменять того, что оба они чувствуют. Ведь они вместе потому, что любят друг друга. Или Нарцисса с ним только из-за его состояния и происхождения? Из-за того, что он из древнего и почитаемого аристократического рода и это как нельзя более выгодная партия? Нет, он не верил в это. В ее глазах, как не старалась она показать на своем лице бесстрастное выражение, блестели и слепили его. В них читалась нежность, искренность и любовь. Однако ему, все же, хотелось продолжить говорить "нужные" слова. Чтобы Нарцисса поняла, что следует сказать совсем другое. Самое главное. Именно то, почему она хочет быть с ним. Не обязательство. А только желание, шедшее из самых глубин души. Ее. И его.
- Ты снова оказалась умнее и рассудительнее меня, - молвил он с, еле заметной, горько-насмешливой улыбкой, стараясь, при этом, сделать свой голос как можно более ровным и железным, - Наш брак это...очень выгодно для всех. Мы будем блестеть в свете магического общества. Наше происхождение и состояние наших семей... Все это как нельзя более подходит. Как я мог забыть это обязательство? О, нет, прости. Впредь я не допущу подобной ошибки. Я твердо знаю, что мы будем вместе... Ведь...ведь это необходимо, не правда ли?
Сейчас Люциус мог больно задеть ее. Она тоже могла подумать, будто он говорит все это из честолюбивых соображений. Что он, на самом деле, думает, как один из этих напыщенных, ничего не знающих, кроме собственного блага и устройства, чистокровных волшебников, кичившихся своими благородными корнями, восходящими Мерлин знает к кому. В некотором смысле, он сделал это специально. Чтобы слегка уязвить ее. Чтобы она ощутила легкий укор за свои же собственные слова о "необходимости" их совместной жизни. Он сказал, фактически, то же самое, если не еще более холодно-правильно. Как будто перед ней был тот Малфой, который никогда не менялся на людях. Всегда оставаясь эгоистичным, самовлюбленным, алчным и хладнокровным. Но все это ведь была маска... О, если бы она только знала, как трудно ему надевать ее, особенно перед ней.
И вот...поцелуй. Их губы приближаются друг к другу. Соприкасаются. О, это дыхание, это сладость... От всего этого теряешь рассудок. Крышу рвет ко всем Салазоровским предкам. По телу Люциуса пробегает дрожь наслаждения. Они не отстраняются друг от друга, и юноша начинает целовать ее жадно, неистово, как будто не видел ее целую жизнь... А ведь за эти дни разлуки и отчужденности по отношению к ней, ему казалось, что он и в самом деле провел вечность без нее до тех пор, пока не случилось это... Еще один их поцелуй, полный истинных, глубоких и высоких чувств, царивших в их сердцах. Малфой невольно обнимает девушку за талию и тесно прижимает к себе. Наконец, поцелуй прекращаются, губы обоих нехотя отрываются друг от друга, однако все с тем же приятным, едва слышным, звуком, с которым они встретились вновь мгновение назад. Блестящими от счастья и безграничной любви, ясными голубыми глазами Люциус смотрит в такие же, выразительные небесные глаза Нарциссы. И только сейчас понимает всю нелепость и фальшивость слов, сказанных им только что. Как он мог сказать такое? Глупец. Глупец! Ты же любишь ее больше жизни! Что толковать о нравственности, приличии и обязанностях? Важно лишь только то, что испытываешь. И ничто иное. И Люциус понял, что он должен произнести другое. Более важное и высокое. Более искреннее. Чтобы уничтожить всю суть прогнившего чувства долга, оставив лишь желания быть вместе потому, что любят... И решился сделать к этим словам первый шаг.
- Господи... - тихо прошептал он ей в губы, - Какую же чушь я говорю, - юноша едва заметно качает головой, - Прости меня. Я кретин. Никакие обязанности здесь не при чем, - его губы вновь находятся почти вплотную ее губам, он выдыхает в них, - Нарцисса... Я дышать без тебя не могу... Ты нужна мне... Я...
Он не договаривает и снова льнет к ее губам в очередном, страстно-нежном, лобзании. Сознание туманится, рассудок мутится. Что в мире может быть важнее, чем она? Чем они? Чем то, что они рядом, дышат одним воздухом, держат друг друга за руки? И этот поцелуй... Как хотелось бы, чтобы он длился самую вечность. Чтобы вся из жизнь, стремглав, промчалась, как одно мимолетное мгновение, лишь в одном этом поцелуе. Люциус прижимает девушку к себе еще теснее, словно боится, что если отпустит, то она пропадет и испарится, и он опять потеряет ее. Пальцы сжимают бок девушки. Кончики других свободной руки мягко поглаживают ее щеку, касаясь светлых прядей.
- Я люблю тебя... - договаривает он, прерывая поцелуй, но все еще держа свои губы рядом с ее губами, - И никому тебя не отдам... Никому... Ты только моя... Навсегда...
И это называется счастьем.

Ни слова больше. Ни звука об обязанностях, о холодном аристократическом расчете, который внушали и впитывали таким, как они, с пеленок. Больше никаких колебаний и сомнений. Болезненных рассудительных слов, которые так не уместны здесь, которые отбивают все самое тепло и дорогое, что есть у них двоих. Только у них. Теперь есть лишь этот миг. И в этом миге, который так похож на целую жизнь, есть только они двое. Он прижимает ее к себе. Он чуть наклоняет ее шею, чтобы его бархатным губам удобнее было скользить по ее гладкой коже. Жадно коснувшись губами несколько участков на ее шее, он прижался к ней носом и жадно вдохнул запах ее кожи. Ее запах. Любимый запах. Он сводил с ума, кружил голову, вселял звериные инстинкты. Переплетая между длинными пальцами шелковистые светлые волосы Нарциссы, чувствуя их аромат, Люциус терял рассудок. Губы блондина вновь прильнули к ней в страстно-нежном поцелуе, сомкнувшись с трепещущими коралловыми устами девушки. Как же он был счастлив, что произнес то самое необходимое, нужное, подлинное и не фальшивое, искреннее, все то, что было у него на душе, и что он не мог не сказать ей. Прижимая ее к себе еще сильнее, чувствуя ее дыхание, сплетаясь с ее языком своим собственным, юноша начинал ощущать сладостно-ноющее чувство внизу живота. Слизеринец сам не заметил, как отступил к своей большой и удобной кровати, как и полагалось для апартаментов старосты школы, увлекая за собой Нарциссу. Прошло еще мгновение, колени сами собой подкашивались, не разжимая объятий и не размыкая губ, юноша повалился вместе с ней на кровать. Это ничуть не смущало его и вовсе не казалось неприличным, несмотря на то, что парень и девушка, студенты, улеглись только что вдвоем на кровать среди бела дня, когда не так много времени оставалось до следующего занятия. Все это было настолько неважно, настолько отдаленно-безразлично, по крайней мере, для разума Малфоя в настоящий момент, что он попросту даже не задумывался об этом, как будто полагал - что вообще такое школа, для чего нужны эти уроки и прочая чушь? Есть только любый человек. В этот самый миг. Здесь и сейчас. И никто, кроме него, не должен тебя волновать. Много ли таких счастливых мгновений выпадет на долю человека? Часто ли удастся вот так насладится с тем, кого любишь всем сердцем? С тем, к кому вожделенно дрожит твое тело. Для Люциуса сейчас в мире не существовало ничего, кроме Нарциссы. Лишь она. Ее сладкие губы, ее приятные дыхание, ее мягкие светлые волосы, ее гладкая кожа и ее пьянящий запах, который будоражил кровь, вызывал зуд в чреслах и мутил рассудок. Неожиданно юноша с резким, голодным остервенением начал кусать губы девушки, на секунду задерживая и оттягивая их зубами, а затем припадая к новому участку на влажном алом бархате. После чего проводил по истерзанным местам языком, свободная от поглаживаний золотистых волос, рука слизеринца легла на бедро девушки и стала сильно сжимать его.
- Ты меня сводишь с ума, - в перерывах между своими безумными действиями, учащенно дыша, шептал Малфой, - Ты мой наркотик, без которого я не могу жить.
Именно в таком состоянии, которое так хорошо знакомо любому, кто внезапно и безудержно возбуждался, юноша не говорил нежных и ласковых слов. Даже о том, что любит. Но ведь это было и не важно. Все читалось в словах, пусть и не сказанных напрямую, но в затуманенном потоке страсти. Все виделось в алчно блестящих голубых глазах. В движениях рук, губ, зубов, языка. Слышалось в неутомимом стремительном скачке пульса. И именно это было самым главным и определяющим. Слова важны. Но не всегда по ним можно определить истинные чувства человека. Но зато совершаемые действия, говорили гораздо красноречивее и искреннее любых слов. Внезапно юноша остановился, рукой, которой до этого гладил и переплетал ее волосы, сжал ладонь Нарциссы и, сделав глубокий вдох, поднес и прижал ее к тому месту на своей груди, где находилось яростно бьющееся сердце, готовое выпрыгнуть из груди.
- Проклятье, Нарцисса, - выдохнул Люциус, утопая в ее небесных глазах, - Смотри, что ты делаешь со мной...

Это было наваждением. Самым настоящим. Такой человек, как Люциус, всегда мог похвастаться своим хладнокровием и стойкостью, зачастую, даже большими, чем у его возлюбленной, но в данный момент он действительно потерял самообладание. Ледяное сердце было растоплено ароматом палящего, но такого возбуждающего и головокружительного, зноя, исходившего, как казалось юноше, от нежной, сверкающей алебастровой белизной, кожи Нарциссы. А прикосновение к ее бедру, хоть и сквозь форменную юбку, подействовали на Малфоя уж слишком опьяняюще. Так же, как и сладкий и длительный поцелуй, который меньше всего на свете сейчас хотелось прерывать. Полубезумный и горящий страстным желанием, взгляд голубых глаз юноши не отрывался от самых глубин сверкающей синевы очей прекрасной девушки. И это создание, наделенное всеми женскими прелестями, в ту их пору, когда аскетичность истинной леди сочетается еще с наивной грацией юности - пору мимолетную и чистую, которую лучше не определишь, чем двумя словами: пятнадцать лет. Чудесные шелковистые волосы с золотистым отливом, лоб, словно изваянный из мрамора, щеки, словно лепестки розы, на которых сейчас поигрывал легкий румянец, очаровательный рот, тонкие алые губки, откуда улыбка слетала, как луч, а слова - как музыка, прелестная маленькая головка, покоящаяся на шее. И довершал обаяние этого восхитительного личика, вместо красивого носа, хорошенький носик: ни прямой, ни с горбинкой, ни итальянский, ни греческий, а парижский, то есть нечто умное, тонкое, неправильное, но чистое по очертаниям - предмет отчаяния художников и восторга поэтов. Все это сводило юношу с ума. Все это хотелось ему ласкать, ласкать до бесконечности, до потери пульса, до испарения сознания. Как его собственного, так и ее. Но, увы, всему, чего он так желал в это мгновение, похоже не суждено было сбыться, развеяв в секунду его надежды. Нарцисса повела себя, как настоящая леди. Как истинная будущая миссис Малфой. Вновь расчетливая, никогда не теряющая ясности рассудка, хладнокровная и стойкая. Ею мог гордиться не только ее родители, но и его тоже.
«Ты бы не разочаровала своего папочку, Нарси,» - пронеслась в голове блондина горькая усмешка.
Да, поведение скорой невестки Малфоя действительно было достойно урожденной Блэк, гордой и независимой девушки из родовитой аристократической семьи. Но в данный момент это самое поведение показалось юноше настолько отвратительным и неуместным, что на мгновение ему почудилось, будто перед ним сидит не живой человек, который ему дороже собственной жизни, а ледяная статуя без души и сердца. А ведь всегда таким был он. Что же это получается? Нарцисса превращает его в совершенно другого человека, изгоняя из него самое темное и плохое, что есть в нем. Но вот ему вновь кажется, что девушка надела на себя маску неприступности. Хотя еще минуту назад видел, как неописуемо-вожделенно блестят ее красивые глаза. И так внезапно обидно стало Люциусу, когда он услышал жестокие слова Нарциссы о том, что ей пора, что захотелось внезапно сказать тоже что-нибудь такое обидное и болезненное, что ранит ее в самое сердце и заставит почувствовать то же, что почувствовал он. И это после всего, что он сказал ей. После того, как растерзал все свое нутро и вывернул душу наизнанку перед ней? Очень хотелось повести себя так же, как и она. Хотя он прекрасно понимал, что на занятия действительно пора, и хотя знал, что ей в какой-то мере хотелось остаться, фраза, сказанная Нарциссой, и та манера, холодная, как ему показалось, в которой она их произнесла, казались ему настолько гадкими, что в его сознании гнездилось безумное желание ответить тем же. Всего пара каких-нибудь слов. Жестоких, правильных, слизеринских. И они квиты. Но чуть ли не в первый раз в своей жизни, памятуя все прошлые ссоры, которые возникали из-за его неосторожных, и, зачастую даже более обидных, мстительных слов и действий, Люциус, уняв легкую дрожь от не угасшего желания и одновременно обиды, приведя в порядок мысли и сделав вдох, переборол себя, не сказав девушке злых слов. Вместо этого он лишь чуть заметно улыбнулся ей, снова приблизил свое лицо к ее лицу, с какой-то странной нежностью глядя ей в глаза, и тихо произнес:
- Ты хочешь уйти сейчас? - и в этот момент губы юноши опять приникли к устам Нарциссы, целуя их на этот раз не с такой животной страстью, а ласково, затем, едва касаясь, скользнув по ее подбородку и щекам, а ладонь блондина плавно накрыла мягкие пальчики девушки, поглаживая их.
Малфой, в этот раз отнюдь не коварством, а подлинным потоком, шедшим откуда-то из недр, задал этот вопрос. И удивительно нужные слова он подобрал для него. Ведь в вопросе его не звучало ни слова о необходимости или о чем-то постороннем. Не было там не давления, чтобы побудить ее остаться, ни гнева, чтобы еще скорее заставить уйти. Это был лишь один единственный вопрос. Каково ее собственное желание в настоящий момент? И эти занятия... Неужели они, вместе с прочим мирским, сейчас так важны? Кажется, что сейчас они и медного галеона не стоят.