В хорошо обставленной комнате старосты, через очерченное красивой резьбой окно которого проникали солнечные лучи утреннего февральского солнца, играя друг с другом, попадая на каменный пол, на первый взгляд, казалось, царил покой и безмятежность. Однако, в душе человека, сидящего на диване с опущенный вниз, к полу, головой, со скрещенными руками и переплетенными между друг другом пальцами, была явно не аналогичная с помещением, в котором он находился, атмосфера. Отчаянье, злоба, страх, смятение. Все то, что в последние дни чувствовал Малфой. Успех... О, да, он добивался значительных успехов. Он разбил два любящих сердца, он не безрезультатно занимался вербовкой новых сторонников для Темного Лорда, он достигал поразительных успехов в практике черной магии, он чувствовал себя на пьедестале. И что же досталось ему в награду? Пустота. Ничего. Ноль. Кукиш. Никакой благодарности, никакой награды... Нет, даже не это угнетало его. Он не чувствовал даже присутствия рядом с собой, так называемых, друзей, ради которых столько сделал. Впервые он завидовал гриффиндорцам. Они хотя бы умеют ценить то, что для них дорого. Везде есть мир, везде есть жизнь, везде есть течение. И только его одного это не окружает. Кто знает, почему такие мрачные и сентиментально-философичные мысли посещали в этот светлый день такого холодного человека, как Люциус? Может быть, потому, что только наедине с собой он мог рассуждать подобным образом, копаться внутри себя, искать пути, ошибочно сделанные им, и те, которые ему еще предстоит выбрать. Внезапно в голову закрались мысли о Нарциссе, которые последнее время слизеринец старательно пытался отогнать. Куда девалось его отношение к ней? А ее к нему? Он бросил ее тогда на балу. Вряд ли она понимала всю серьезность положения, и что грозило бы ее кавалеру, если бы он тогда не покинул ее. Он не мог ей открыться. Но раз она не знает, то будет испытывать к нему гнев, холодность, недоверие. Она бросит его. Перестанет любить. Да и любила ли она вообще? Что если все это было фальшью, игрой воображение? Что если все было сплошное притворство, и отношения лишь для удовлетворения своего честолюбия? А может быть, и сам Люциус поступал точно так же? Он уже не мог разобраться. Не мог понять. Он сбился с пути. Ну да, черт с ним, ну нет друзей, ну нет пока богатства, славы, нет добра.
«Но ради чего, Малфой, ради чего, из какого Василиска ты жертвуешь единственным счастьем, которое есть в твоей жизни?».
Но Люциус, человек умный, хладнокровный и быстро находящий решение для какой-то проблемы, не мог ответить на этот вопрос, который задавал себе уже очень долгое время. Слишком поздно. Выбор сделан. И уже давно. Назад пути нет. И как бы ни хотелось сорвать дрожащей рукой гнетущий покров настоящего, приоткрыв завесу, чтобы иметь возможность вернуться в прошлое и все изменить, сделать этого теперь нельзя. Внезапно весь ужас прошедшей ночи, прошедших дней нахлынул на юношу. Его передернуло. Все то, что происходило с ним, что было творимо им влетело в его мозг, словно пущенная Робин Гудом стрела со стальным наконечником, безжалостно впивающаяся в плоть, и давило на него. Слизеринец вскочил с кровати и подошел к зеркалу. В красивых чертах его бледного лица ровным счетом ничего не изменилось. Все те же голубые глаза, все те же блестящие, золотистые волосы, все тот же прямой нос, губы, гладкий, словно мраморный, лоб. Но Малфой почему-то, осознанно, или нет, дотронулся пальцами до своего лица, проведя вдоль лба, убирая прядь спадающих на него волос, и затем вниз, по щеке. Он словно пытался проверить, все ли еще он жив? Не покрылась ли демонической чешуей его тело, не начало ли оно рассыпаться, и так ли оно холодно, как те чувства, которые царили в его душе, и те мысли, которые осели в его разуме. Вдруг губы его искривились, глаза сощурились, а из уст вырвался хриплый, холодный смех. Смех, которого испугался бы любой, если бы сейчас находился в этом помещении вместе с тем, кем он был издан. Смех, от которого кровь стыла в жилах.
- По-моему, тебе уже давно пора было сдохнуть! - перестав смеяться, в ярости прокричал он своему отражению, затем голос его стал тише, понизившись почти до шепота, - Что ты такое? Ты губишь чужие жизни, а взамен для своей не получаешь никакого удовлетворения. Ты теряешь друзей, ты теряешь любимую, если уже не потерял. Скоро ты станешь не нужен и потеряешь доверие, положение. Ты теряешь смысл. Тогда какого Салазара вообще стоит жить?
Люциус провел рукой по зеркалу сверху вниз, издав неприятно-скрежащий звук. Затем грустно усмехнулся и покачал головой, будто бы отгоняя зловещие мысли, которые сами, без спросу, и такие необычные для него, сами лезли в голову. «Что это со мной? Чего это я? Стресс на нервной почве, что ли?». Нужно успокоиться. Не получается. Плевать. Все хорошо. Все отлично.

Словно нагруженный чем-то тяжелым балласт, мозг Малфоя терзал его, безумствуя под грузом страшных и мрачных мыслей, блуждающих в нем. Люциус то вскакивал с кресла и прохаживался по комнате, то вновь возвращался к зеркалу, то что-то бубнил себе под нос, то проклинал весь мир, то бил кулаком по столу, то скрипел зубами... Наконец, он застыл посередине комнаты в недвижимом положении, словно его парализовала какая-то новая, прокравшаяся к нему, мысль. В эту минуту прозвучал легкий стук в дверь его комнаты, который юноша, естественно, не услышал, будучи полностью погруженным в свои глубокие и неприятные думы. Затем дверь отворилась, и чей-то голос позвал его по имени. Слизеринца будто передернуло. Он вернулся к действительности, повернул голову в ту сторону, где находился вход в его покои, и нахмурился. Губы, искривившись, изобразили на его лице жесткую и недовольную гримасу.
- Какого Салазара, кто там еще?! - грубо спросил он, еще не видя, кто соизволил зайти к нему в гости, поскольку распахнутая дверь закрывала часть лица девушки(а голос, хоть и не узнанный Люциусом из-за размышлений, являлся, несомненно, женским)с того угла комнаты, где находился слизеринец. Уже готовясь сказать кому бы то ни было - «убирайся от сюда к дементоровой матери», Малфой со злобной физиономией подошел к двери, полностью распахнув ее, чтобы иметь возможность строго и беспрепятственно лицезреть свою гостью и прогнать отсюда. Но, посмотрев, кем был эта гостья, и мгновенно узнав ее, Люциус отпрянул от двери так, что, казалось, будто его ударило током. Коленям хотелось дрожать, прогнуться, заставить их обладателя обессиленно упасть на пол. Ко всему угодно, но только не к приходу Нарциссы был готов сейчас юноша. И, действительно, чтобы не упасть, он облокотился на стоящий у стены стеллаж, не сводя взгляда с золотоволосой девушки. Черты лица его мгновенно приняли прежнее выражение, но теперь уже несколько нервное и...пугающееся. Он не знал, зачем она пришла сюда, но знал, что этот момент и все последующее за ним будет являться самым важным из всех событий, когда-либо произошедших в его жизни. Он чувствовал это. И от этого становилось не по себе. Сердце начинало колотиться, колени дрожать. Хотелось упасть. Закрыть глаза. Уснуть. И не видеть больше ничего. Ни ее прекрасные черты, ни эту школу, ни своих друзей, ни своих врагов, ни Темного Лорда. Ничего. Кануть в небытие. Забыться. Обрести покой. Это же так просто. Но нет. Этому не бывать. И вот снова ему придется раздирать на части душу, стоя перед девушкой, которая наверняка пришла сказать, что бросает его, выслушивать ее гневную речь, и пытаться, чтобы не дать уязвить свою гордость, сказать что-нибудь злое, болезненное, что навсегда разверзнет между ними пропасть, через которую уже не будет сделано моста для соединения.
- Нарцисса, - тихо и мрачно произнес слизеринец. Прежнее хладнокровие, которым он искусно владел, как аристократ, умеющий держать свои эмоции при себе и быть спокойным в любой ситуации, возвращалось к нему. Взор голубых глаз вновь стал ясным и надменным. А в голосе звучали столь присущие ему металлические нотки, - Чем обязан твоему визиту?
Именно так он приветствовал ее. Они не разговаривали даже вчера, когда сидели вместе на уроке у нового преподавателя. После бала он не перекинулся с ней хоть сколько-нибудь связными фразами. А сейчас, даже не сказав "здравствуй", обратился к ней с учтивой холодностью, с какой обратился бы к любому другому человеку, не вовремя зашедшему в его покои. Он не собирался бухаться на коленки и кричать - "прости, милая, я тварь". Нет. Не потому, что это было бы слишком унизительно для него. Потому, что это не даст результатов. Это ничего не изменит. И сейчас ему было так тяжело, что даже на обыкновенную улыбку в сторону любимой девушки у него не хватило сил. Он слишком устал. Если она пришла, чтобы отвергнуть его, то пусть сразу и сделает это. Пусть все выяснится здесь и сейчас. Как есть. И довольно.

Он видел холод в ее глазах. Точно такой же, как слышится в ее голосе. Стало быть, не приходилось сомневаться в ее намерениях, чтобы она сейчас не начала ему говорить. Неужто она и правда так быстро умеет бросать и забывать? А впрочем, это вполне свойственно хладнокровным аристократам, к числу которых принадлежала Нарцисса. Правда, надо отдать должное, ее неприветливость еще ни о чем не говорила, ведь Малфой встретил ее ничуть не теплее. Что ж, возможность определить истинную причину скоро предоставится. Хотя юноша, как ему казалось, прекрасно догадывался об этом. Люциус, не говоря ни слова, жестом пригласил девушку войти, и сам отступил на шаг, по-прежнему держа руку на одной из полок стеллажа. Прошла минута. Ни один из них пока не проронил ни слова. В комнате воцарилось молчание. Зловещее, непонятное. Какое бывает, когда в одном помещении, рядом, находятся люди, которым тяжело говорить друг с другом из-за чего-то, что породило лед в их сердцах. Когда они не знают, с чего начать. Когда каждый из них старается не проронить по неосторожности что-нибудь, что может больно задеть другого. Именно так было сейчас. И Малфой не мог найти подходящих слов. Не мог же он сейчас начать раскаиваться и рассказывать Нарциссе все, что сокрыто в нем тайнами, которые почти никому не положено знать. По крайней мере, пока она не спросила его об этом. Да и едва ли она пришла за этим? Почему-то слизеринец был уверен, что ей просто необходимо было сказать ему - "вали, ты мне больше не нужен". Люциус отвел взгляд в сторону.
- И однако же ты не ответила на мой вопрос, - не смог не заметить он, не меняя тона, не выдержав больше этого гнетущего молчания, и заодно сразу осведомляясь о цели ее визита.
Он не смотрел на нее сейчас, когда произнес эти слова. Глаза смотрели куда-то в пол. В пустоту. Он не мог сейчас посмотреть на нее. То ли боялся... То ли ему нужно было подготовиться, чтобы смело посмотреть ей прямо в лицо. По крайней мере, сейчас он не сделал этого. Он ждал ее слов. Ее голоса.

Он посмотрел на нее. Но слишком поздно. Говорят, что глаза - это зеркало души. Когда Люциус поднял на девушку свой взор, он не успел увидеть в ее глазах то, что мелькнуло внутри нее...где-то глубоко. Он не успел узреть в красивых чертах ее лица то, что на мгновение отобразилась на скрижалях ее души. И снова, хотя и не мог проникнуть он в эту минуту сквозь шелковую преграду ее светлых волос, чтобы увидеть ее лицо, он чувствовал ее холодную маску. Именно таким представлялось сейчас ему выражение лица Нарциссы. Безразличным, презрительным, надменным. Но сам юноша не хотел делать такое лицо. Нет, Салазар подери. Не хотел. Он устал от фальши и лицемерия. По крайней мере, с Нарциссой. Взгляд его голубых глаз был привычно холодным. Да он почти никогда и не менялся. Но душой Малфой больше не хотел кривить. Ему надоело сохранять на своем бледном лице эту лживую маску. И он сорвет ее. Сейчас. Или чуть позже. Но больше держать он ее не в силах. Не по аристократичному? Наплевать. Он хозяин своей души и своей судьбы. И законы лицемерия, тогда, когда он их не приемлет, не властны над ним.
- Признаюсь, - возразил он, вскидывая голову, и глядя на нее, хотя и почти не видя ее лица из-за того, что она стояла полубоком, и из-за спадавших волос, - Я немного в растерянности. Последние сутки ты не удостаиваешь меня ни словом, ни взором, а теперь вдруг появляешься в моей личной комнате. Согласись, тут любой бы задумался о цели визита.
Он говорил беззлобно и не насмехаясь. Он говорил то, что думал. То, что считал нужным сказать. Хотя, может быть, в какой-то мере, так или иначе, какая-то малая толика его слов была направлена на то, чтобы едва заметно уколоть собеседника. Привыкший всегда высказываться гадостно и метко, Люциус даже сейчас не мог избавиться до конца от этой привычки.
- С девушками на Хаффлпаффе я бы рядом вообще не появлялся, - спокойно и несколько холодно, но уже не так, как вначале, когда она только вошла сюда, отвечал Люциус, проигнорировав язвительность девушки.
Однако последние слова Нарциссы заставили его на мгновение замолчать. Он застыл, просто устремив свой взгляд на девушку. Вероятно, он ошибался, когда подумал, что он пришла затем, чтобы отшить его. Она пришла затем, чтобы выяснить и разобраться. Но едва ли это было не хуже? Люциус не знал, что ему делать. Радоваться или печалиться. Если она не сказала ему сразу, что все кончено, да еще и упомянула об отношении к нему...она не собирается бросать ему в лицо, чтобы он убирался. Нет. Но, в этом случае, его ждет допрос. Как сейчас ему ответить? Что сказать? Снова съязвить? Не поможет. Открыть всю правду? Очень опасно. Это может стоить ему жизни, если что-то пойдет не так. Неизвестно ведь, как потом повернутся события... Кто знает, что может сделать Нарцисса? Конечно, он доверяет ей. Но...ведь неизвестно, что с ней может статься после этого? Что если и у нее появится интерес, что если и она проникнется желанием стать таким, как он? Нет. Он не может допустить этого. Не может допустить, чтобы его любимая окунулась в мир тьмы. Чтобы встала на эту дорогу, где царит мрак и жестокость. Не может допустить, чтобы она проходила этот тяжелый путь. Как знать, возможно, еще удастся сказать что-то такое, что заставит ее передумывать расспрашивать его...или как-то отвлечь? Во всяком случае, не сразу начать колоться. Нет. Надо попробовать как-нибудь увести ее от этой темы. Получится или нет? Попытка - не пытка. Но, все же, Малфой почти на все сто процентов был уверен, что она ни за что не забудет этого. И обязательно его ждут расспросы. И ему придется давать на них ответы. Если он не хочет потерять то, что любит. И какой же выбор он сделает?
- Ты хочешь знать, почему я исчез и бросил тебя тогда, на балу? - тихо спросил он, подходя к ней ближе, и убирая рукой прядь ее волос, чтобы видеть ее лицо. И ее глаза, если она решиться прямо посмотреть на него, - Ты действительно хочешь знать это, Нарцисса? - затем весь прежний лед исчез из его голоса, в нем осталась искренность, которая так нечасто в нем появлялась. Но едва ли она сможет разубедить Нарциссу, - Клянусь тебе, я не сделал по отношению к тебе ничего такого, - продолжал он, - что можно было бы воспринять, как подлость. Предательство или измену. Нет. Я никогда не посмел бы опуститься до такого. Но за моим исчезновением стоят причины гораздо более серьезные. И...страшные, - он опустил глаза, и голос его стал еще тише, - Прошу тебя, не спрашивай меня о них. Это не принесет нам обоим ничего, кроме горя. Поверь мне.