Нехорошо вышло? Это еще мягко сказано! Отвратительно! Омерзительно! Гадко! Мерзко! Подло! Низко! Грязно! Паскудно! По-свински! У Ллойда не хватало слов, чтобы выразить всю ту гамму чувств, что преобладала в нем. Кое-как справившись с одеждой и сорвав с себя крылья, хаффлпаффец помчался искать Эрику. Но не тут то было. То ли они ходили какими-то разными путями, то ли она просто решила спрятаться от него, но Браун так и не смог ее отыскать. На душе было паршиво. Надо же было так… выставить себя!? В самом пошлом виде.
А он все бродил и бродил по замку, не удивляясь тому, что не попадается на глаза ночному патрулю. Сил на какие-то эмоции не осталось. В голове поселилась вселенская опустошенность, будто высосали все мысли и эмоции. Интересно, так чувствует себя человек, после поцелуя дементора?
Все так странно. Обрести близкого человека и тут же потерять. О чем он только думал? Что там говорила Силь? Исправит ситуацию? Да черта с два! У нее это не получится. Как и у него самого. Простил бы ли он сам подобную выходку? Он представил обратную ситуацию: Эрика позирует Генте в самом неприглядном виде, и тут, откуда ни возьмись, появляется Ллойд. Да, пожалуй, он отреагировал бы точь-в-точь как Эрика. Но ведь это реакция на увиденное, а никак не разумное разъяснение ситуации. И он дал бы шанс оправдаться, что-то объяснить. И тогда бы все уладилось. Им просто необходимо увидеться и поговорить.
Поздно ведь. Ллойд с досады пнул стоящие на пути доспехи. За ними оказалась ниша, за которой Браун и решил передохнуть. Не было ни сил, ни желания спускаться в свою гостиную. Хотелось здесь и сейчас свернуться, закрыть глаза и уснуть. Что он и сделал. Вот только сон никак не шел. Голову атаковали совершенно бессмысленные мысли. Он продумывал варианты утреннего разговора с Эрикой, представлял, как он раскаивается, а она принимает его извинения и они, взявшись за руки, идут вместе завтракать. Но все это только домыслы, ведь действовать будет исходя из ситуации. Ближе к утру ему удалось-таки немного поспать, но снились какие-то тревожные сны, о которых впоследствии он предпочел не вспоминать.
Времени на все было катастрофически мало, поэтому Ллойд, разумно рассудив, решил сначала позавтракать, а потом в заскочить в душ. Кое-как пригладив свою шевелюру и разгладив мантию, Ллойд вошел в Большой Зал и быстро осмотрелся. Народу было мало и, что самое главное, пока не было Эрики. Не хотел бы хаффлпаффец, чтобы она увидела его таким… помятым. Притянув к себе тарелку с омлетом, он начал быстро поглощать содержимое, запивая молоком. Почти расправившись с завтраком, Браун поднял голову и обнаружил, что Большой Зал заполнился практически до отказа. Стерев с лица усы от молока, Ллойд хотел было подняться и исчезнуть, но замер, а потом резко опустил голову вниз, пытаясь скрыть горящие щеки. В Зал вошла Эрика. И прошла мимо, даже не посмотрев в его сторону. Вставать из-за стола резко расхотелось – это значило бы привлечь к себе ненужное внимание, поэтому Ллойд так и остался сидеть, изображая интерес к пустой тарелке и нервно теребя в руках салфетку.

Эрика с энтузиазмом первопроходца изгалялась над ни в чем не повинной овсянкой, наполнявшей ее тарелку. Сначала девушка успешно прорисовала в густой вязкой массе дугу-улыбку, два глаза разных размеров и бровки домиком. Аппетит от этого все равно не пришел. С невыразимой грустью и тоской глядя на получившееся зрелище, Эрика решительно замазала неудавшийся портрет злобного гения и изобразила то же самое, только уголки дуги-улыбки теперь были направлены вниз. К сожалению и данный маневр не принес успеха, желудок откликнуться не поспешил, а еще сильнее затаился, явно пытаясь мимикрировать под цвет ближайших внутренних органов. Такое положение вещей вызвало у хаффлпаффки тяжкий вздох. Она снова замазала свое творение, и предпочла тонкому искусству грубые буровые работы.
Мысли девушки при этом плавали не так далеко, скорее даже просто стекались в одну единственную точку за столом Хаффлпаффа. Точкой была макушка Ллойда Брауна, который, судя по всему никаких угрызений совести не испытывал и никакой вины за собой не чувствовал. От этой мысли буровые работы продолжились с еще большим энтузиазмом. Оставалось разобраться, почему ей так важно, чтобы Брауну была не все равно.
Когда рядом приземлилась Силинда, Эрика как раз прокопала в овсянке нору и старалась отвлечь свои мысли от фигуры хаффлпаффца тем, что пыталась придумать, кого в эту нору поселить, как ее обустроить и чем будут заниматься жильцы такого невыразимо оригинального жилища. Вздрогнув, девушка подняла взгляд на рейвенкловку, пытаясь уловить суть сказанного. Суть ускользала и пыталась забуриться в выкопанную овсяную нору. Но, несмотря на явное желание, маневр не удался. Суть была сбита с пути двойным упоминанием имени Брауна, и окончательно заколочена в голову словосочетанием «люблю другого».
И обретя суть монолога Силинды, Эрика опешила. По правде сказать, она и не знала, что на такое можно ответить. Хотя, кажется, рейвенкловка ждала от нее какого-то ответа. С точки зрения Эрики, ситуация вообще была довольно странной. И девушка все никак не могла взять в толк, почему Генте оправдывается, а иначе как оправданием выдвинутый монолог хаффлпаффка обозвать не могла. Пожалуй, она бы даже приняла половину из высказанного, при условии, что эта половина прозвучала бы из других уст. Тех самых, которые так бесстыдно и бессовестно целовали ее в День Святого Валентина на крыше Хогвартса. Но желанные уста молчали, и вообще предпочитали находиться в недосягаемости.
Пустившись в сложные размышления на тему того, от кого и как она ждала каких-либо объяснений, Эрика не сразу осознала, что ответа от нее все еще ждут. А когда все-таки осознала, ничего глубокомысленнее и пространнее выдать не смогла, чем:
- Я все понимаю. Конечно, это искусство. При должном умении данный термин можно преломить под любую ситуацию и применить к описанию любого занятия, - она бросила тоскливый взгляд на вырытый в овсянке окоп и, кивнув в сторону тарелки, закончила свою мысль: - Овсянка – это ведь тоже искусство. И поедание овсянки – искусство. И между мной и овсянкой всегда есть ложка, которая тоже искусство, но это не значит, что я ем овсянку вместе с ложкой. Хотя, это с какой стороны посмотреть, - по сути говоря прозвучало это, наверное, мягко говоря, странно. Но Эрика искренне считала, что все, описанное ей, как искусство, действительно является искусством. А высказанная мысль была, по ее мнению, достойной попыткой поддержать беседу. И все же, после ее высказывания, Эрика всерьез задумалась о том, а этого ли ждала от нее Силинда или же суть предложенной беседы состояла в чем-то другом. Но слово, как говориться, не воробей, да и хроноворота у нее не имелось.
«А вот интересно, а как работает хроноворот? Он просто отматывает время назад, как магнитофон пленку, и ты можешь оказаться в том же месте, в тот же час, и сказать что-нибудь взамен сказанному, или же все куда более запутано? И возможно ли отнести его к курсу артефактов или же это просто магический предмет?», - мысли Эрики побежали в каком-то совершенно другом направлении. Наверное, сказывался недостаток сна, но девушка как-то не особо и переживала по поводу открывшейся вдруг рассеянности. Ее взгляд заскользил по тарелке с многострадальной овсянкой, по столешнице, по студентам, сидевшим за столом, пока не уперся в Брауна, попрыгал на хаффлпаффце, потыкался в части его тела, поприжимался и, в конце концов, замер на салфетке, которую парень комкал с таким же энтузиазмом, какой был у Эрики, когда она развлекалась с овсянкой.

Эрике казалось, что она слышит, как пищит и извивается салфетка в терзающих ее руках Брауна. И она уже почти пустилась в мысленное, искреннее жаление бедняжки, когда снова заговорила Силинда, напоминая о себе, и явно не желая сдаваться так легко и быстро. Это было интригующим, и Эрика все-таки оторвала свой взгляд от несчастной салфетки, вернув его рейвенкловке вместе с пытающимся расползтись в разные стороны вниманием.
Выслушав рассуждения Силинды в предложенном самой Эрикой ключе, хаффлпаффка снова покосилась на овсянку. Теперь, в компанию к салфетке, добавилась еще и бедная кашка, которую кто-то не любил, а она, хоть и любила, но поступила с ней кощунственно, исковыряв и придав еще более несчастный вид, чем был до этого. Эрика тут же взяла ложку и разровняла бедную кашку, мысленно попросив у нее прощения за свои террористические действия. Попутно с этим, девушка искренне пыталась подобрать ответ, который бы продолжил этот странный, наполненный образами и метафорами разговор. Но разум усиленно цеплялся за одно единственное слово «люблю», которое отдавалось странным волнением внутри, смешанным с какой-то тупой ноющей болью и гулкой пустотой, одолевавшую Эрику всю прошлую ночь.
- Я не уверена, что овсянке не все равно, люблю ее я или не любишь ее ты, - наконец вывела девушка, снова уставившись в тарелку. – Это ведь дело самой овсянки. И, мне кажется, было бы крайне неверно, решать за овсянку, чьим бы продуктом питания она хотела бы быть, - кажется, разговор приобретал все более отчетливые формы и образы, становясь все более откровенным выражением чувств и мыслей по поводу случившейся вчера ситуации. – Потому что, если я, любящая овсянку, и ты – ее не любящая, с достаточной степенью откровенности, можем заявить о своих гастрономических предпочтениях, то овсянка не имеет желания определиться в данном вопросе и расставить какие-либо приоритеты, - Эрика снова отложила ложку и, в придачу, отодвинула тарелку с измученной кашей.
- Это не значит, что я не уважаю твое мнение и желание поделиться со мной своими мыслями относительно овсянки. Но, поскольку, овсянка является объектом нашего обсуждения, мне бы, непременно, хотелось бы, чтобы она сама решила принять участие в дискуссии, - девушка намотала на палец каштановый локон и некоторое время смотрела в пространство. – Но овсянка, явно самоустранилась, а это делает нашу беседу, хоть и милой и приятной, но абсолютно не имеющей смысла, разве только тот, что заключается в беспощадном истребление свободного времени, которое отпущено студентам для поедания их завтраков.

Эрика не была бы честна с самой собой, если бы не призналась себе, что жизненный принцип: «Живи сам и дай жить другим», - упорно отказывался работать в сложившейся ситуации. Потому что ей было не все равно, как и чем живет Ллойд. Этот парень за какой-то месяц стал для нее важным человеком, настолько важным, что ей было не все равно, где и с кем он проводит время. Но это были ее внутренние метания, которые могли и дальше буравит незамутненный, незащищенный мозг и тонкую душевную организацию, в то время как принуждать к чему-то Брауна, прижимать к стенке и требовать объяснений, девушка не собиралась, предоставляя ему самому решать, что делать. Но делать он ничего не спешил, что лишь сильнее растравляло душу Эрики и сильнее убеждало в мысли, что ему все равно.
Конечно, она не отказалась бы выслушать его. И, привыкнув доверять юноше, поверила бы в любой из предложенных доводов. Но Брауну, кажется, этого было совсем не нужно. Высказывание Силинды о стеснительности овсянки несколько озадачило Эрику. Она никогда не замечала, чтобы Ллойд стеснялся с ней разговаривать, даже наоборот, делал это с большой охотой. Так о каком стеснении может идти речь? Но ее внутренний монолог так и остался внутренним монологом, ибо Генте не стала больше жевать жвачку и решила действовать напролом, схватив хаффлпаффку за руку и протащив через ползала к месту, где Ллойд продолжал пытать беззащитную салфетку.
Странное дело, внутренний голос нашептывал ей, что она должна вырвать свою руку и уйти, не дожидаясь, пока Ллойд обратит на них внимание, но тело точно не слушалось. Оно не хотело двигаться, не хотелось уходить. И тут рейвенкловка припечатала ее к полу вопросом, обращенным к Брауну. Щеки Эрики вспыхнули, а взгляд нашел красивый узор из трещинок на полу. Мозг устремился к этим трещинкам, фиксируя узор, переходы линий, и переместился на осознание того, что неплохо было бы зарисовать это переплетение, как одно из многочисленных напоминаний о школьных годах. А с этого мысль плавно перескочила на кипу листов с изображениями Брауна, и вновь стало грустно и тоскливо.
Эрика подняла глаза, встретившись взглядом с хаффлпаффцем. И от этого по позвоночнику пробежала волна тока. Сердце застучало быстрее, отдаваясь где-то в виске. О какой любви может идти речь? Они ведь достаточно близко знакомы всего какой-то месяц. Тут, наверное, даже и влюбленности быть не может. Тогда откуда эта боль в сердце, при мысли, что он сейчас скажет «нет»?